Отобрала у мышки корочку хлеба

Великая Отечественная страшными, но яркими картинами осталась в памяти тех, кто встретил ее ребенком. Сегодня им уже под 70 и они имеют статус «дети войны».  Семья Лащук жила в Луцке-на западной границе СССР, всего в нескольких десятках километров от Брестской крепости. Конечно, начало войны Александра Иосифовна Ванеева помнит только по рассказам родителей, но все впечатления детства у нее связаны с войной. И вспоминая ее, она как кадры кинохроники прокручивает в памяти события, запомнившиеся на всю жизнь.

— Папа рассказывал, — говорит Александра Иосифовна, — когда стали бомбить Луцк, он с мамой и нами, двумя дочками, подался к родственникам в деревню Воротнев. Бежали полями, подальше от грохочущих по дорогам машин, взрывов и немецких мотоциклов. Луцк заняли немцы, а дом наш разбомбили в первую же ночь. Утром немцы уже были в Воротневе.

Позднее она узнала такие слова как «оккупация», «расстрел», «комендантский час». К тем, кто жил на оккупированной территории, после войны относились с неприязнью и пренебрежением. Но кто же думал, что война будет такой долгой, а немцы установят свои порядки?

— Народ затаился, — продолжает она рассказ.- Молодых людей немцы стали брать на работу — в канцелярию, в старосты. Ввели свои законы. Объявили комендантский час, за нарушение которого расстрел без суда и следствия. Первым потрясением было, когда молодежь эшелонами стали отправлять на работу в Германию. В Луцке начались облавы. К этому времени мы уже вернулись из деревни и стали жить на оккупированной территории. А куда денешься? Сейчас смотрю кино про то время  и вспоминаю пренебрежение власти и соотечественников к людям, которые жили в оккупации. Но ведь не все имели возможность уехать. Хорошо, когда эвакуировали организованно. А остальные тихонечко жили, уходили в подполье, создавали партизанские отряды. Мой папа и сестра Лидочка были связаны с известным партизанским отрядом Медведева. О его деятельности потом было написано много книг, в том числе, и «Это было под Ровно». Злость и непримиримость наших людей постепенно нарастала. Фашисты наглели, расстреливали за малейшую провинность. Нам тогда дали квартиру. И мы приютили Сережу Бондарчука. До войны он был секретарем комсомольской организации, остался в Луцке специально, был участником подполья (это мы потом узнали), а тогда устроился на работу в немецкую комендатуру водителем, возил какого-то важного генерала. И я помню, как он приносил пузыречек 50-100 граммов бензина, потихоньку сливал у немца. А мама прятала в нише за печкой. В то время за хранение бензина или керосина полагался расстрел, так же, как и за радиоточку в доме. Так что жизнью рисковали оба.

Страх, который испытывали люди во время облав, не передать. А дети, как мышки, мгновенно прятались кто куда, услышав среди ночи громкий стук в дверь. И долго еще после войны я вздрагивала и спешила укрыться от громкого стука. Ясно вижу, как мама, полураздетая стоит посреди комнаты, держит меня на руках, шепчет молитву, а немцы шмонают все, что можно.

— Господи, пронеси! — едва шевелит губами напуганная мама. И я понимаю: только бы они не заглянули в нишу! Один уже отодвинул марлю, просунул руку, шарит. Чуть бы правее — и нам крышка. Слава тебе, Господи! Не нашел.

— Страх Вас всегда сопровождал в детстве? — спрашиваю мою собеседницу. Она меняется в лице и смотрит на своего трехгодовалого внука:

— Я ведь такая же была, как он. Помню, как мама переживала за мою сестру. Боялись, чтобы ее не угнали в Германию. Лида с подружкой вечером где-то гуляли. Мама знала, с какой стороны она должна возвращаться. И, если в доме немцы, она выходила на тропу и выставляла далеко вперед ладонь. Этот знак обозначал: домой нельзя, здесь немцы. И Лидочка с подружкой бежали в парк Ворошилова, где у них было убежище — вырыта яма и даже запасы какие-то были.

— А налеты вражеских самолетов помните?

— Помню. Под окном у нас лужайка была, река, и военные постоянно ходили. Вдруг летят самолеты, и какой-то военный стреляет вверх из пистолета и кричит:

— Паникеры, по щелям! — Александра Иосифовна смеется. — Почему-то это запомнилось навсегда. Когда мы жили на улице Коперника, за углом была немецкая комендатура. Однажды летом мы с мамой куда-то собрались и, я вперед ее выбежала на улицу. Она выходит — меня нет. Подбегает к комендатуре. Там — немецкие солдаты. А в открытое окно она видит: сидит немец и я. Он что-то лопочет по-своему и угощает меня конфетами. Ей стало плохо. По железной сетке-ограде она сползла на землю и заплакала. Подходит часовой и объясняет:

— Не плачь! У нас дома тоже киндер есть.

И тут меня на руках выносит офицер и говорит маме:

— На!

А у меня в руках шоколад, конфеты. Для голодного ребенка это было сказочное богатство.

— А чем питались в войну?

— Плохо помню, что ели в детстве, — отвечает Александра Иосифовна. — Иногда сутками крошки во рту не было. Был лозунг: «Все для фронта — всё для победы!» Но есть хотелось. Родители как-то ушли в деревню, чтобы хоть немножечко на что-нибудь выменять хлеба или муки. Я сидела у окна одна (это уже был конец войны). Смотрю, по полу мышь тащит хлебную корочку. Откуда-то вытащила и прямо на моих глазах тянет. Я мигом соскочила, за ней погналась. Мышь – за сундук и в норку. А корочка в дырке застряла. Я выколупала ее из дырки. Нашла бутылку из-под растительного масла, налила туда горяченькой водички пару капель, промыла бутылку и полила этим хлебную корочку. Вкус этот всю жизнь помню, потому что ничего вкусней я никогда не едала! И еще случай в связи с голодом. Когда стало совсем невмоготу, мама предложила мне на время пожить в детском доме, там детей кормили. И я помню, что я ответила:

— Мамочка, я никогда не буду просить есть, только не отдавай меня в детдом.

Конец войны я помню радостным. Через наш город возвращались победители, все люди ходили на вокзал и приводили домой солдат, которым надо было переночевать. Мы спали на полу, а кровать и диванчик отдавали им. Они шли дальше на восток. Помню, один офицер взял меня на руки и подарил целый стакан сахара! В другой раз муж с женой у нас остановились. Помню, как они открыли чемодан и, как я, затаив дыхание, стояла и смотрела, какое там богатство! Это называлось «трофеи». Они вынули отрез шелка: на желтом, солнечном фоне голубые фиалки и подарили мне. А сестра сшила мне платье! Я была нарядная и счастливая.

— А день Победы помните?

— Еще бы! По улице бежала соседка, и непонятно было, то ли она смеется, то ли плачет. То ли танцует. Вскидывает руки в небо, кружится и кричит:

— О-й! Люди-же, по-бе-да!

Подбежала к нам, плюх — в пыль и заплакала…

И все — и дети, и взрослые куда-то бежали, словно летели по городу, кричали и обнимались. Помню, как папа сколачивал скамейки в саду, стаскивали столы и все несли угощенье. Мы, дети, копошились под ногами, и все нас любили, обнимали. Была единая Вселенская радость! Наша победа была предначертана, потому что мы отстаивали свою землю.